Неточные совпадения
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши
голову, и хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось,
в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни
ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие
головы, но молчал: он хотел дать время всему, чтобы пообыклись они и к унынью, наведенному прощаньем с товарищами, а между тем
в тишине готовился разом и вдруг разбудить их всех, гикнувши по-казацки, чтобы вновь и с большею силой, чем прежде,
воротилась бодрость каждому
в душу, на что способна одна только славянская порода — широкая, могучая порода перед другими, что море перед мелководными реками.
Долго еще оставшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно. А когда сошли и
воротились по своим местам, когда увидели при высветивших ясно звездах, что половины телег уже не было на месте, что многих, многих нет, невесело стало у всякого на сердце, и все задумались против воли, утупивши
в землю гульливые свои
головы.
Ассоль сердилась,
ворочаясь, то сбрасывая одеяло, то завертываясь
в него с
головой.
На станции ее знали, дородная баба, называя ее по имени и отчеству, сочувственно охая, увела ее куда-то, и через десяток минут Никонова
воротилась в пестрой юбке,
в красной кофте, одетой, должно быть, на
голое тело;
голова ее была повязана желтым платком с цветами.
Он мотнул
головой и пошел прочь,
в сторону, а Самгин, напомнив себе: «Слабоумный», —
воротился назад к дому, чувствуя
в этой встрече что-то нереальное и снова подумав, что Марину окружают странные люди. Внизу, у конторы, его встретили вчерашние мужики, но и лысый и мужик с чугунными ногами были одеты
в добротные пиджаки, оба —
в сапогах.
И он
воротился в свое уединение без груза знаний, которые бы могли дать направление вольно гуляющей
в голове или праздно дремлющей мысли.
«Не ошибка ли это?» — вдруг мелькнуло у него
в уме, как молния, и молния эта попала
в самое сердце и разбила его. Он застонал. «Ошибка! да… вот что!» —
ворочалось у него
в голове.
«Люди знают! —
ворочалось у него
в голове. — По лакейским, по кухням толки идут! Вот до чего дошло! Он осмелился спросить, когда свадьба. А тетка еще не подозревает или если подозревает, то, может быть, другое, недоброе… Ай, ай, ай, что она может подумать? А я? А Ольга?»
И вдруг она опять стала покойна, ровна, проста, иногда даже холодна. Сидит, работает и молча слушает его, поднимает по временам
голову, бросает на него такие любопытные, вопросительные, прямо идущие к делу взгляды, так что он не раз с досадой бросал книгу или прерывал какое-нибудь объяснение, вскакивал и уходил. Оборотится — она провожает его удивленным взглядом: ему совестно станет, он
воротится и что-нибудь выдумает
в оправдание.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв
голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его
в сад. Там, сидя на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом
воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал
в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
После ужина люди начали устраиваться на ночь. Некоторые из них поленились ставить комарники и легли спать на открытом воздухе, покрывшись одеялами. Они долго
ворочались, охали, ахали, кутались с
головой, но это не спасало их от гнуса. Мелкие насекомые пробирались
в каждую маленькую складку. Наконец один из них не выдержал.
Старик, исхудалый и почернелый, лежал
в мундире на столе, насупив брови, будто сердился на меня; мы положили его
в гроб, а через два дня опустили
в могилу. С похорон мы
воротились в дом покойника; дети
в черных платьицах, обшитых плерезами, жались
в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и ходили на цыпочках. Не говоря ни одного слова, сидела Р., положив
голову на руку, как будто что-то обдумывая.
Мы
воротились с печального гулянья, я бросился
в свою кроватку, задернулся занавесками, спрятал
голову под подушки и дал волю слезам, которые удерживал я так долго, с невероятными усилиями для дитяти.
— Да я уж на Низовье жил с год, да по жене больно стосковался, — стал писать ей, что
ворочусь домой, а она мне пишет, что не надо, что
голова стращает: «Как он, говорит, попадется мне
в руки, так сейчас его
в кандалы!..» — Я думал, что ж, мне все одно
в кандалах-то быть, — и убил его…
— Тут-с вот есть Иван, что горничную убил у нас, — начал он, показывая
в сторону
головой, — он
в остроге содержался; теперь это дело решили, чтобы ничего ему, и выпустили… Он тоже
воротиться сюда по глупости боится. «Что, говорит, мне идти опять под гнев барина!.. Лучше позволили бы мне — я
в солдаты продамся, меня покупают».
Но только что я
воротился к себе,
голова моя закружилась, и я упал посреди комнаты. Помню только крик Елены: она всплеснула руками и бросилась ко мне поддержать меня. Это было последнее мгновение, уцелевшее
в моей памяти…
Анна Андреевна рассказывала мне, что он
воротился домой
в таком волнении и расстройстве, что даже слег. С ней был очень нежен, но на расспросы ее отвечал мало, и видно было, что он чего-то ждал с лихорадочным нетерпением. На другое утро пришло по городской почте письмо; прочтя его, он вскрикнул и схватил себя за
голову. Анна Андреевна обмерла от страха. Но он тотчас же схватил шляпу, палку и выбежал вон.
Старик и мальчик легли рядом на траве, подмостив под
головы свои старые пиджаки. Над их
головами шумела темная листва корявых, раскидистых дубов. Сквозь нее синело чистое голубое небо. Ручей, сбегавший с камня на камень, журчал так однообразно и так вкрадчиво, точно завораживал кого-то своим усыпительным лепетом. Дедушка некоторое время
ворочался, кряхтел и говорил что-то, но Сергею казалось, что голос его звучит из какой-то мягкой и сонной дали, а слова были непонятны, как
в сказке.
— Хорошая! — кивнул
головой Егор. — Вижу я — вам ее жалко. Напрасно! У вас не хватит сердца, если вы начнете жалеть всех нас, крамольников. Всем живется не очень легко, говоря правду. Вот недавно
воротился из ссылки мой товарищ. Когда он ехал через Нижний — жена и ребенок ждали его
в Смоленске, а когда он явился
в Смоленск — они уже были
в московской тюрьме. Теперь очередь жены ехать
в Сибирь. У меня тоже была жена, превосходный человек, пять лет такой жизни свели ее
в могилу…
Он еще долго
ворочался в постели:
голова, полная тревожных мыслей, и пустой желудок не давали ему спать.
— Рассказ очень короткий, — отозвался Аносов. — Это было на Шипке, зимой, уже после того как меня контузили
в голову. Жили мы
в землянке, вчетвером. Вот тут-то со мною и случилось страшное приключение. Однажды поутру, когда я встал с постели, представилось мне, что я не Яков, а Николай, и никак я не мог себя переуверить
в том. Приметив, что у меня делается помрачение ума, закричал, чтобы подали мне воды, помочил
голову, и рассудок мой
воротился.
В избе между тем при появлении проезжих
в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже
в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей
голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший
в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же
в это время
ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
Катрин промолчала и покачала только
головой. Она очень хорошо понимала, что ее воля была гораздо слабее воли Тулузова и что, она зашла
в своих дурачествах
в жизни так далеко, что ей
воротиться назад было нельзя!
Действительно, все мысли и чувства во мне до того угомонились, так сказать, дисциплинировались, что
в эту ночь я даже не
ворочался на постели. Как лег, так сейчас же почувствовал, что
голова моя налилась свинцом и помертвела. Какая разница с тем, что происходило
в эти же самые часы вчера!
Мне не спалось, Глумов тоже
ворочался с боку на бок. Но дисциплина уже сказывалась, и мысли приходили
в голову именно все такие, какие должны приходить людям, собравшимся к ранней обедне.
Измученные, потрясенные, разошлись они по комнатам. Но Порфирию Владимирычу не спалось. Он
ворочался с боку на бок
в своей постели и все припоминал, какое еще обязательство лежит на нем. И вдруг
в его памяти совершенно отчетливо восстановились те слова, которые случайно мелькнули
в его
голове часа за два перед тем. «Надо на могилку к покойнице маменьке проститься сходить…» При этом напоминании ужасное, томительное беспокойство овладело всем существом его…
— А на што? Бабу я и так завсегда добуду, это, слава богу, просто… Женатому надо на месте жить, крестьянствовать, а у меня — земля плохая, да и мало ее, да и ту дядя отобрал.
Воротился брательник из солдат, давай с дядей спорить, судиться, да — колом его по
голове. Кровь пролил. Его за это —
в острог на полтора года, а из острога — одна дорога, — опять
в острог. А жена его утешная молодуха была… да что говорить! Женился — значит, сиди около своей конуры хозяином, а солдат — не хозяин своей жизни.
В ушах у него шумело,
в голове что-то
ворочалось.
Перешёл улицу наискось,
воротился назад и, снова поравнявшись с домом, вытянулся, стараясь заглянуть внутрь комнат. Мешали цветы, стоявшие на подоконниках, сквозь них видно было только сутулую спину Рогачева да встрёпанную
голову Галатской. Постояв несколько минут, вслушиваясь
в озабоченный гул голосов, он вдруг быстро пошёл домой, решительно говоря себе...
Несмотря на то, что от жару некуда было деваться, что комары роями вились
в прохладной тени арбы и что мальчишка,
ворочаясь, толкал ее, Марьяна натянула себе на
голову платок и уж засыпала, как вдруг Устенька, соседка, прибежала к ней и, нырнув под арбу, легла с ней рядом.
Несчастливцев. Как выгнал? И то слышал, и то известно, братец. Три раза тебя выбивали из города;
в одну заставу выгонят, ты войдешь
в другую. Наконец уж губернатор вышел из терпения: стреляйте его, говорит,
в мою
голову, если он еще
воротится.
Когда он
воротился, то увидел, что труп хозяина накрыт с
головой одеялом, а Раиса осталась, как была, полуодетой, с
голыми плечами; это тронуло его. Они, не торопясь, прибрали комнату, и Евсей чувствовал, что молчаливая возня ночью,
в тесной комнате, крепко связывает его с женщиной, знающей страх. Он старался держаться ближе к ней, избегая смотреть на труп хозяина.
В голове что-то
ворочалось тяжело, катилось и грохотало.
В голове моей
ворочался хаос образов и мыслей.
Было долгое молчание, и только костер яростно шумел и
ворочался, как бешеный. Луна всходила: никто и не заметил, как посветлело и засеребрились
в лесу лесные чудеса. Еремей тряхнул
головой и сказал окончательно...
Когда кончаю работу, бегу
в театр или удить рыбу; тут бы и отдохнуть, забыться, ан — нет,
в голове уже
ворочается тяжелое чугунное ядро — новый сюжет, и уже тянет к столу, и надо спешить опять писать и писать.
Гавриле стало жутко. Ему хотелось, чтобы хозяин
воротился скорее. Шум
в трактире сливался
в одну ноту, и казалось, что это рычит какое-то огромное животное, оно, обладая сотней разнообразных голосов, раздраженно, слепо рвется вон из этой каменной ямы и не находит выхода на волю… Гаврила чувствовал, как
в его тело всасывается что-то опьяняющее и тягостное, от чего у него кружилась
голова и туманились глаза, любопытно и со страхом бегавшие по трактиру…
Сидя
в гостиной, он рвал на себе волосы, проклинал себя и Мановского, хотел даже разбить себе
голову об ручку дивана, потом отложил это намерение до того времени, когда Анна Павловна умрет; затем, несколько успокоившись, заглянул
в спальню больной и, видя, что она открыла уже глаза, махнул ей только рукой, чтоб она не тревожилась, а сам
воротился в гостиную и лег на диван.
Он поднял
голову, оглянулся, и мне ясно видно стало, что лицо у него
в слезах. Вот он вытер их обеими руками, — жестом обиженного ребенка, — отошел прочь, выдернул из бочки клок соломы,
воротился, присел на корточки и стал отирать соломой грязное рыло борова, но тотчас же швырнул солому прочь, встал и начал медленно ходить вокруг свиней.
— Ну, взяло меня горе, такое горе, что и сна и пищи решился… Вот я и пошел к Секлетинье. Она
в Теребиловке живет… Подхожу я это к ее избенке, гляжу, извозчик стоит. Что же, не
ворочаться назад… Я
в избу, а там… Может, я ошибся, а только сидит барыня, платочком
голову накрыла, чтобы лицо нельзя было разглядеть, а я ее все-таки узнал. Барыня-то ваша генеральша…
Вот тоже этак,
в отлучке, когда на работе: «Рубашек, говорит, тебе не послала, поклону не приказывала», и кажинный,
голова, раз, как с работы
воротишься, кажинный раз так сделает, что я Катюшку либо прибраню, либо и зуботычину дам.
И все знали, что из города он
воротится около шести вечера. По праздникам он ходил к ранней обедне, потом пил чай
в трактире Синемухи, и вплоть до поздней ночи его можно было видеть всюду на улицах слободы: ходит человек не торопясь, задумчиво тыкает
в песок черешневой палочкой и во все стороны вертит
головой, всех замечая, со всеми предупредительно здороваясь, умея ответить на все вопросы. Речь его носит оттенок книжный, и это усиливает значение ее.
Несколько раз сон, казалось, опускался уже на мою разгоряченную
голову, но
в эти минуты, как будто нарочно, бродяга начинал
ворочаться на лавке и тихо бредил.
Мне сейчас пришло
в голову, что он
воротился к Дмитревскому и что он хочет уехать
в Петербург один, без меня; он понимал, что мое соперничество было ему невыгодно.
А почему так? Потому — дело помню, стараюсь, не так, как другие — лежни али глупостями занимаются. А я ночи не сплю. Метель не метель — еду. Ну и дело делается. Они думают, так, шутя денежки наживают. Нет, ты потрудись да
голову поломай. Вот так-то заночуй
в поле да ночи не спи. Как подушка от думы
в головах ворочается, — размышлял он с гордостью. — Думают, что
в люди выходят по счастью. Вон Мироновы
в миллионах теперь. А почему? Трудись. Бог и даст. Только бы дал бог здоровья».
Бедному глухому
в голову не могло прийти, что Муму себя визгом своим выдаст: действительно, все
в доме скоро узнали, что собака немого
воротилась и сидит у него взаперти, но из сожаления к нему и к ней, а отчасти, может быть, и из страха перед ним не давали ему понять, что проведали его тайну.
— Ха-ха-ха! Еду, братец, еду! Знаешь ли, что мне
в голову пришло: как удивится Василий Петрович, когда мы через две недели
воротимся, вот удивится-то!
— Не понимаю ничего! — восклицает Варя, отбрасывая шитьё и убегая к печи, где вскипел самовар. — Всё у него не собрано
в голове, всё разрознено. Вас он ненавистью ненавидит и боится, Кузина ругает: старый дьявол, богоотступник он, дескать, всю душу мне перевернул, жизни лишил, колдун он, крамольник! Он всё знает: и про сходки по деревням, и что у лесника беглый сын
воротился — всё сегодня сказал!
Напрасный будет труд, если я захочу дать понятие о том, что происходило
в моей
голове и моем сердце, когда я
воротился домой, расставшись с моим внезапным другом Казначеевым.